Форма входа

Поиск

Статистика


Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0




Пятница, 29.03.2024, 13:23
Приветствую Вас Гость | RSS
Литературный журнал "РЕНЕССАНС"
Главная | Регистрация | Вход
В.Золотухин-2010



 

В.Золотухин

 
Валерий Золотухин
ПОМНЮ И ЛЮБЛЮ

Продолжение. Нач.см. №3,4 – 2007;№1-4 – 2008; №1-4 – 2009. 
 
№ 1 - 2010 год
 
11 августа 1972

«Прикид не тот… в твоем… при твоей… и т.д.» – сказала обо мне одна чувиха из комиссионного. Ничего словцо – прикид, от слова прикидываться. Она имела мой туалет в виду. Вчера без пользы
день был прожит. Хотя с утра я дописал дневник «Преступление» и зарядку делал, и пел под гитару. Но очень долго шлялся по «Ленфильму», трепался в буфете… Впрочем, волевое решение было принято – билет на Новокузнецк заказан. В понедельник я должен вылететь к маме. Тоскую по жене, неужели она не чувствует этого? Откликнулась бы хоть. Теща майки и полотенца положила. Может, Нинка читала ей письмо мое слезное о прощении меня.
Долго ходил сегодня после дневного сна. Купил две книжки – «Путешествие из Петербурга в Москву», и «Транзитом» Богуславской Зои. Зоя Богуславская – жена Андрея Вознесенского, сразу книжки бы не стало на прилавках. Зоя пишет и про Андрея книжку, наверное. Интересно. Мы – то уж наверняка не прочитаем. Дениска прочитает.

13 августа 1972

Еще безобразнее вчерашний день прожит. Надо было пить вино, играть и петь… Просто противного жить после этого. Лучшие годы проносятся черт знает с кем. В Ленинграде плохо мне опять. Опять меня мучит хандра и безделье. Места себе не нахожу. Одно отвлечение – гитара, да и танадоела. Зря дни идут. Не пишу, никуда не хожу, ничего не вижу. И беспокоит и свербит меня грядущий сезон. Тридцатое сегодня… Начнется нервотрепка. Надо подлечить психику. Просто так у меня исправилось настроение. Написал письмо Баслиной, пожаловался, поплакался, и ушло все как в песок. Купил много цветных марок. Буду писать письма.
Сегодня воскресенье. Пойти-то некуда, да мне и не хочется, и нет места – куда. Долго смотрю в окно. На скучном месте стоит гостиница. На скучном, но шумном. Все виды транспорта под окном. Интересно может быть в жизни. Подрастет Дениска и повторит мой маршрут. И как знать – в тех же номерах придется спать, в тех же гостиницах. Жизнь однообразна. Надо ему хороших книжек написать. Я мечтаю пожить в Междуреченске на даче. И писать. И чтоб водки не пить, чтоб только молоко и воду из родничка. Наклею Варфоломея на картон. И выработаю план разговора со стариками. Говорить им все равно придется, что у нас с Ниной произошло. Говорить много – не поймут, коль я сам не все понимаю. Стараться быть веселее и отвлекаться на другие темы. Пополнить запасы воспоминаний, рассказов о детстве, колхозе, войне и т.д.
Память стала дырявая, уходит многое. Если не улечу завтра в Междуреченск, уеду в Москву. Съезжу в П.Посад. Дениска должен быть уже там. Необходимо снять летний современный Ленинград, ту натуру, что уйдет скоро… А что будет с Золотухиным?! Евтушенко, Пушкин… Ай-яй-яй… В какой капкан я попадаю?! Но ведь, в конце концов, как-то все выезжало. Помнить надо совет Мишки Кокшенова: «Ничего не предпринимай, не думай… Пусть все идет само собой. Все исправит и вывезет самотек. Будешь голову ломать – здоровье подорвешь и играть будешь плохо. Самотек – запомни…» Пообедаю и все-таки посплю. А там и попишу, может быть.

О театре

Я отдаю себе совершенно трезво отчет, какие трудности меня стерегут с начала сезона. Как будет уничтожать меня снова шеф. Я приготовлюсь к этому, хотя привыкнуть не могу. Я никогда не разговаривал с ним откровенно всерьез. Что, в сущности, мне дал театр? Вопрос неверно поставлен. Дал мне театр много – начиная от осознания ответственности перед своим талантом, профессией и кончая квартирами и вниманием лучших людей к этому театру. Но что я сыграл в этом театре, чтоб публика вспоминала меня молодого? Ничего. Мелкие работы. Удачные, менее, но маленькие. Кузькин?! Не вышел и не выйдет. Не могу же я жить прошлым и надеждой на Кузькина. Сезон прошел, я занимался тем, что хотел слинять с Евтушенки, не слинял – влип, читаю стишки. А меня встречают люди и удивляются – почему меня не снимают в царе Федоре? Или я тороплюсь? Имя мне сделало кино. Меня люди знают по кино и вспоминать будут по кино. Пушкин не прибавит к моей голове лавров. Не прибавит, а время и нервы я затрачу.
Я думаю сделать в Междуреченске бесплатное выступление. Покажу части «Бумбараша». Не поленюсь потащать их. Моя жизнь измерялась эрами – до «Интервенции» – после «Интервенции». Теперь она измеряется «Бумбарашем»…

24 августа 1972

10 почти дней гостил в Междуоеченске. Прилетел без предупреждения, лихим кавалерийским наскоком. Уже спали, когда я постучал.
– Кто там?
– Золотухины здесь живут?
– Здесь… (не узнает Матрена Федосеевна)… а что?
– Пустите переночевать…
– А кто… чего…
Узнай, узнай, да, да хозяюшка, ты сына своего. Да открывайте же, черти…
– Ва-а-лерка.
– Прости сынок, что не пускала, – когда сегодня уходил.
В «Кузбассе», в кинотеатре собирал народ. Огромными буквами перед самым домом написано мое имя. Старики были рады. Хорошо получилось. Показывал «Бумбараша». Не знаю, что ждет меня в жизни моей. Болит душа у меня по Шацкой все время, сны какие-то дикие сняться. Хоть бы наладилась у нас жизнь.
.......................................................................................................................................................................................................................................................................................................
.......................................................................................................................................................................................................................................................................................................
29 сентября 1972

Сегодня ровно четыре месяца, как мы спали с женой под одним одеялом. Приехал Дениска с тещей из П.-Посада. Надо везти его на рентген. Дениска четыре раза просыпался в ночи и плакал. Это у него манера такая. Что делать? И дай Бог, чтоб обследование положительное оказалось и не надо его будет класть в больницу. И всю ночь думал и не спал из-за дикого шума на улице, потому что спали с женой, а она открывает окно. А теперь вот за столом. Караулю, чтоб Дениска заснул. Слава Богу, у него вроде бы все хорошо. И класть его снова не надо. Но тубазат он попьет. О том, что надо быть самим собой Что значит – трудно сохранять верность себе? Себя найти и быть самим собой. Раз ты носишь кепку всю жизнь и к ней приспосознают в кепке – не напяливай шляпу. Позвонил мне фотокорреспондент из «Кругозора» – снять на обложку. Сказал, что надо надеть цветную рубашку и какой-нибудь галстук, потому что цвет... Галстуки я никогда не носил. Но тут недавно мне подарил один модный Высоцкий и сверхмодерн – Евтушенко... Евтушенкинского не нашел, захватил Володькин... фотограф мной руководил – так... эдак... ручку... пальчик... усаживал, поворачивал... И получилось, я сегодня взял фотографии, показуха и позерство... Да еще в чужой рубахе, тоже модной, из «Берегов»... и Золотухина нет... Все на нем чужое, и его нет... Прилизанный... А я помню, он говорил – а так... небрежный и т.д. Вот как важно быть верным кепке и не слушать, как себя вести. И теперь будет не обложка, а так – маленькая фотография из жизни...

№2-2010 год

30 сентября 1972

Пробуем работать дома, по утрам. Дениска просыпается один раз ночью. Теперь я его выдворил с игрушками. Сидит под две­рью на подушечке... Вечер. Был выездной «Добрый» в Замоскворечье. Уже 12.00, а сын все не спит. Между двумя спектаклями репетиция «Шестерых любимых». В настроении моем приливы и отливы. Почему-то перед выездом на «Добрый» я решил, что жить можно, и не надо муд­ро­вать, надо жить. Может быть, от того, что мне предложили записать пластинку на «Мелодии», сказку Андерсена с песнями. А что, по­ду­мал я, не Боги горшки обжигают. Сегодня нашему шефу исполнилось 55 лет. В антракте «10 дней» мы поздравили его, сказали, что он выглядит значительно мо­ло­же своих лет, оно так и есть, нам не пришлось врать. Хоть и не до­ма шеф, но глаза заблестели, а может, он коньячку ляпнул. Дай Бог ему здоровья и удачи, а вместе с ним и нам. Жизнь идет.

2 октября 1972

Мня теперь Дениска заставляет работать. Он не засыпает без меня. Только я к столу, и он на бок со своей макакочкой в об­ним­ку. Одна беда – просыпается ночью и плачет. С каждым днем у него светлеет умишко. Начались родительские радости. Сегодня сказал в первый раз в своей жизни «р»…

4 октября 1972

Несмотря на вчерашнюю пьянку у Барыкиных, где было, как всегда, прекрасно, – я встал сегодня рано и написал предисловие к главе из «Смородины», которую вчера читал. И она мне понра­ви­лась.

9 октября 1972

Не спится, черт возьми. А не спится – надо вставать и дви­гать­ся. Итак, все спят кругом. Сегодня мы еще раз сдаем «Статую». Я сдаю этот спектакль последний раз, больше я его сдавать не буду. Заботы мои, заботы… таким уплотненным графиком, ка­жется, я еще никогда не жил. 6-7 провел в Калининграде. Накануне был такой ветер, дождь, что думал – не улечу. Нет, Бог миловал. В Ка­лининграде у меня появилась забота. Режиссеры сильно хвалят материал, в ос­новном восторги обращены к девкам – Васильевой, Федоровой, Са­бельниковой… Но и вроде бы я ничего. Мне нравит­ся, куда они ведут картину – из бытовой истории в эпический рас­сказ.

Высоцкий. – Валера, я не могу, я не хочу играть… я боль­ной человек… После «Гамлета» и «Галилея» я ночь не сплю, не могу прийти в себя, меня всего трясет – руки дрожат… После мо­но­лога и сцены с Офелией я кончен… Это сделано в таком напря­жении, в таком ритме – схожу с ума от перегрузок… Я помру когда-нибудь, я когда-нибудь помру… а дальше нудно еще больше, а у ме­ня нет сил… Я бегаю как загнанный заяц по этому занавесу. Хочется на год бросить это лицедейство… это не профессия… Хочется сесть за стол и спокойно писать, чтобы оставить после себя что-то. Девки что-то замышляют против него. Вроде хотят обязать к отцовству. А он на 100% уверен, что это не его ребенок. «По вре­мени,–говорит,–не совпадает…»
.......................................................................................................................................................................................................................................................................................................
.......................................................................................................................................................................................................................................................................................................

6 декабря 1972
 
Скверное это занятие – ссоры с глупой женой – сам дураком делаешься. Впрочем, нельзя ведь осуждать и судить никого. Получил письмо от «доброжелателей»: «Советуем изменить прическу».

17 – завтра, а сегодня 16 декабря 1972

Ну не смотри на меня так – я исправлюсь. Последние дни жи­ву тем, что хлебаю дерьмо, которое захватил с собой из Ленинграда. Я был раздавлен, уничтожен, предан моими братьями-артистами. Я загубил, зарезал собственными руками лучшую сцену, в которой хотел спастись и которую сам придумал с песней тетки Вассы «За лесом солнце засияло…» В этом мне помогли и мной руководили братья-артистки и неуверенная режиссура… Катя Васильева, бе­ре­мен­ная, раздраженная тем, что была некрасива на холоде для пер­вого своего появления на экране… Просила, требовала этот план пе­реснять… Откуда такая жестокость? Или зависть? Или Господь наказал меня, что я не сдержал месячник до этого дня. но я был в хорошей рабочей форме. Пьяная, в маразме Вика Федорова, жирное, сытое, масляное окружение… Я записал в этот же день фонограмму… которую не хотела слушать Васильева… а режиссерша возьми и ляпни: – Валерий делает это прекрасно, он поет аборигенные ве­щи… это дорогого стоит… Да, вообще, когда человек поет, любой – его слушают хотя бы из уважения (или любопытства). Тем более поет командир… Все стали играть мое чудачество и забыли про невесту – ни настроения, ни грусти, ни шутки не получилось… Я был одинок, оставлен в открытом море глупых шуток ленфильмовских шлюх. И никто, даже боевая подруга Васильева, не помог мне. Господи, Боже мой!..


№3-2010 год

17 декабря 1972

Надо менять квартиру. Когда открыта фрамуга, я вообще не могу глаз сомкнуть. Да еще раздражаюсь и чуть ли не реву. Слышно как люди внизу разговаривают, смеются… как свистят милиционеры… а трамваи и особенно большие груженные машины… по сердцу, по мозгам… года через два такого житься я стану инвалидом с разваленной нервной… А что делается с Дениской?! Простудился, кашляет, нос заложен… Меня поражает, нет, удивляет моя жена. Которая для всего находит время, кроме как на ребенка.

19 декабря 1972

Аэропорт Шереметьево. Я лечу в Ленинград, на озвучание, на несколько часов. Время человеческое делится на разные периоды. Грубо – на два. Первый – человек ждет от себя свершений, подвигов, затей и пр. Второй – от других. Я еще жду от себя или занят. Меня просили поговорить в письмах. Я не умею этого. Я умею разговаривать с самим собой – в дневниках. Все то, что я ненавидел в телеэкране, всю эту нашу неприспособленность, не умеющею, беспомощную эстраду, с отвратительными манерами – я все это увидел в себе. Что же это такое, откуда у меня это? Я никогда этим не занимался. Нет, это не мое дело. Вот так мне и надо петь, как в «Артлото», как даже в «Театральной гостиной».

20 декабря 1972

Я был вчера в Ленинграде. Озвучивал, нервничал… Вообще, в последнее время я не нахожу себе места… не могу работать, не могу думать… А от меня хотят каких-то действий, поступков… Все валят беды свои на високосный год… Нет, я не могу валить ни на кого, кроме себя. Надо написать письмо, надо поговорить, умоляют поговорить… О чем мне говорить, когда я старею и глупею не неделями, а часами? Все это мешает мне жить, трудиться… но и опять-таки, это и есть моя жизнь и другой не будет.

21 декабря 1972

1. Жена стала заниматься по утрам станком с «бабушкой». Бросила курить. Надолго ли ее хватить?
2. Высоцкий подарил мне шапку норковую, сторублевую.
Ты должен последить за собой, а то это несколько смахивает на клоунаду… уже…
У меня часто спрашивают: «Какая у вас машина? Нет? Пора, пора…» У людей менее известных есть транспорт. А я все думаю про себя того, каким пришел и был в Гиттисе, подчеркнуто небрежен в одежде, не имея возможности ее иметь, щеголяя крестьянским происхождением. Теперь до этого нет никому никакого дела. «Либо скупердяй, либо пижон… и пахнет от него, наверное…»
Театр.
– Все на распевку, Пушкина на сцену.
Вся эта ленинградская канитель выбивает меня, и я не могу работать. Я без конца, на дню раза по два, даю себе слово не пить, и вдруг что-то подкатывает, и я беру бутылку пива, от которой мне хорошо, и уговариваю себя на сигарету. А мне хочется быть в форме, и тельной, и голосовой. Мне хочется много фонограмм хороших записать, надоесть зрителю поющим по ящику, чтобы когда на стол какого-нибудь чиновника лег сценарий, где я должен буду много петь, ни у кого бы это не вызывало никаких вопросов и недоумений – а разве он поет? Надо торопиться мне сделать такой фильм. Я буду петь и вспоминать детство. Может быть, по дядьку с Лемешевым и мальчиком на костылях на пасеке… ох, как хорошо можно спеть… Только бы быть в форме и заниматься.
.........................................................................................................................................................................................................................................................................................................
.........................................................................................................................................................................................................................................................................................................
8 января 1973

С утра озвучание в «Берегах». Ехал со страхом. Вы, господа, знаете мое отношение к этому «шедевру», но был приятно успокоен теми своими кусками, которые видел. Может быть, еще не так стыдно будет. Запишу песни, постараюсь и аля-улю. Потом «Что делать?» игралось. Ездил за билетом. Дома. Что-то голова болит. Не заболеть бы мне. Щацкая в оппозиции. Не могла она от меня добиться – разрублю я в Ленинграде или так и оставлю… «бардачить»… она что-то тоже должна решать со своим товарищем, не может больше, она тоже мучает человека и решила порвать, чтобы вернуться в семью…
Чушь какая-то. Сейчас лежит на диване. Переживает мой отъезд в Ленинград. Настроение у нее мутное. Ходила до четырех часов и даже в магазин и не заглянула. Не имеет она такой заботы. Все на бабке… Прошлялась всю осень и зиму. Все похвалялась свободными отношениями в театре, все руки мои отводила: «Ой-ой, не надо…»

11 января 1973

Что-то не клеится у меня с ролью. Не успеваю я высчитывать, не успеваю. Прячу глаза, отвожу в сторону, не могу преодолеть скованность и неуверенность. Жалко, очень жалко. Больше не буду заводить романов на работе. Они мешают ужасно. Появляется суета, мельтешня и пр. И даже выпендреж и бравада.

12 января 1973

С утра «Товарищ, верь…» в середине «Мосфильм», досъемка в «Берегах». Сейчас начнем «Галилея». Вчера был у Митько. Автор отдал мне часть «Бумбараша» на паровозе. И журнал с моим рассказом. Впервые я увидел свое слово напечатанным. Ничего получилось. Я доволен. И предисловие, и подпись под фотографией – все достойно. Устал ужасно. Хочется спать. И выпить шампанского.
Вознесенский зовет с собой в Москву. На несколько выступлений во Дворце спорта. Высоцкий не советует: был… Не надо! Ты сам – Валерий Сергеевич.

13 января 1973

Сегодня я строгий с утра. И разговариваю басом.
Смехов – Жена меня не радует давно. Но я не дойду до такой глупости, чтоб разводиться. Творчески я совершенно пустой. Я давно не доказывал здесь, что я что-то могу… А ведь что-то я могу… Знакомства, связи, беседы глубокомысленные мне надоели и обрыдли… Книги я читать разучился… Греют меня только дети, мои девочки… Это единственное, что у меня осталось.

№4-2010
 
17 января 1973

Встал с тяжелой головой, мрачный и злой на всех. Возможно действие неудачного спанья. Снилось черт знает чего: будто с Лю­бимовым оспаривал свое право на «свое» – петь и грозился делать это хорошо. А Любимов в Германии.

Игралось как будто. Что получиться только? Но вроде бы внутреннее спокойствие и уверенность в голосе. Великое это дело – уверенность. Она появляется и исчезает по неуловимым, неизве­дан­ным каким-то канальчикам и причинам. Иной раз так себя издер­ги­ваешь, в таких поднебесьях носишься, а начнешь дело делать и ро­беешь, и где вся поднебесная уверенность, куда девалась, где сила, где покой – и мечешься. А внешне покоен, уверен – куда там – а ду­шон­ка суетиться, мается. А другой раз – откуда ни возьмись – и та­лант, и юмор. А уж об уверенности и говорить нечего – сплошная непогрешимость. Стыдно признаться, но с Катькой Васильевой я играю хуже, я зажимаюсь, я ревную. Она мешает мне, я чувствую ее глаз, ее язык – мешает она мне. Надо подумать – не мешаю ли и я своим партнерством кому-нибудь из молодых?

С деньгами я фраернулся. Вчера около кассы час стоял пе­ред кассиршей, вымаливал дать зарплату – в кассе денег не было. Уж я и пел ей, и обещал «златые горы» на Таганку. Стыдно было, но еще хуже, когда пожрать щей не на что. Один подошел – у него треш­ка заработана… И он будет ходить за ней и в очереди тол­Кать­ся. Другому она семь рублей не дала – за декабрь заработанных. А Юрский подошел, у него 840 на счетчике. По-разному жизнь стрижет своих клиентов.

Может быть, мне удастся сегодня заработать в киноклубе. По­еду со съемки туда. А милицию я подвел. Нехорошо это, не­хо­ро­шо.

16 января 1973

В «Аврору» я отнес вчера свою «Смородину». Никто меня не встретил. Оставил на столе. Может быть, отнести в «Неву» сегодня? Пусть читают, чем черт не шутит.

18 января 1973

Гостиница опять же. 10 часов утра. Стал плохо подниматься я на ноги с утра. И с плохим лицом, и на душе тоскливо. Старею. Это я заметил. Прям вот тяжело и все тут, в голове пустота, в желудке – отравление.

Вчера – съемка. И концерт в клубе «Восток». Крутил «Бум­ба­ра­ша». Пел «Мороз», «Дороженьку». Голос хорошо звучал. Но публика ма­ло знает меня, ленинградская. Она осторожная. Своих она при­ни­мает лучше. Прилетел Борька Хмельницкий и тут же при нем чужая жена, достали от жены Васильева. Но они почти совсем не прошли – аудитория Таганку плохо знает. Зато Хотчинский с другом – на ура. С ним мы спели «Журавля» тоже. Заработал я 30 рублей.

«Быть знаменитым – некрасиво». Но без этого он не устро­ил­ся бы в гостиницу, и мы не взяли бы в первом часу ночи шампанское и закуски. С которой у меня и расстройство нынче.

И еще меня обманули, и жизнь снова показалась мне одно­об­разной, скучной. Но сейчас я выпью шампанского и все пройдет. Я уже не сержусь, я почти веселый. Лучше быть счастливым, чем хандрить и боятся озвучания.

19 января 1973

Я думаю, почему у меня так бездарно дни пролетели в Ле­нин­граде, да потому что денег не было у меня. А без денег мне выйти никуда не интересно, ничего нельзя купить, посмотреть, на такси прокатиться. Так и прозябаю – до трех в постели и номере, после – студия.

Вчера озвучал «победу». Хвалили, целовали, черт знает, что делается…

Вчера хорошо работалось. Легко, славно. Годовщина про­ры­ва блокады. Но вчера нельзя было не выпить. Среди нас был Михай – Михал Исаич, который прорывал эту самую блокаду, и из 14 тысяч десанта осталось их 90 человек и среди них – он.

Звукооператор. – Где вы нашли такое чудо? – сказал он Ве­хот­ке. – Такой покладистый, такой мягкий – у вас готовая картинка… Спа­сибо вам за «победу»…

……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

.........................................................................................................................................................................................................................................................................................................
 
28 января 1973

Что-то плохо мне! Когда ты будешь работать как следует над ролью, – спрашивает меня шеф. Я в жизни разобраться не могу, а он с ролью. Бежать надо из этого дела куда-нибудь за стол, к «Смородине», в детство мое. «Я так давно не вспоминал свои коленки в синяках. Я лет 500 не воровал смородину в чужих садах…» голова болит с пива, с сигарет. Вчера с Шопеном наградили себя после спектакля соточкой. Так и идет. Как тоскливо, так за пиво и сигареты. Никакой силы воли. Она есть, но применять ее зачем? Я часто слышу от себя: «Это самый популярный наш молодой артист… или – лучше молодой…»

А что я сделал? Что делаю? Миллион денег прозвонил в Ле­нинград. И что это вообще такое? Что это – награда или наказание? Зачем?!

Идей нет, рассказ стоит. А надо писать, это единственное, что еще пока греет, приносит удовлетворение миговое. Но в сердце по­жар, на душе маята, а в голосе – лень.

А вообще-то я себе позволил некоторый загул – сперва в Ле­нин­граде и продолжили в Москве. Но не это меня спасает. На съем­ке в 3 павильоне, когда снимали гроб, звукооператор сказал мне, что смот­рели всю картину подряд… очень хорошо.

– Я уже второй раз смотрю и все равно плачу…

Это известие меня вздернуло. И во всех дальнейших бе­зоб­ра­зиях оно руководило мной. В душу вползла надежда, что я про­из­веду работу, достойную своего таланта, несмотря на все дела, все пункты, мешающие мне хорошо работать и талантливо жить.

25-го, когда я выходил, вылетал из театра на аэродром, ко

мне подошел парень… с бородой… из Ленинграда.

– Вы Витю Свиргина знаете… из Ленинграда?

– Витю… нет, не помню, но это не важно, в чем дело, я то­роп­люсь… Билеты?

– Нет. Он вас хорошо знал и я привез вам фотографии, что он снимал. Он погиб… А я не люблю, чтобы после смерти остава­лись фотографии незнакомых людей… Тут даже написано на пакете – Золотухину… Вас просто найти.. А вот Никиту Гаранина… Они дружили.. Мне нужен адрес его, чтобы сообщить ему.

Я смотрю на фотографии – Кузькин… Я помню, ко мне под­хо­дил в Ленинграде очень милый парень и передавал мне две фото­гра­фии… Я был рад, хоть что-то от Кузькина. Но я не мог вспомнить ли­ца этого парня, которого вот уже нет в живых.

– А что случилось?

– Витя мечтал на яхте обойти вокруг света… В Азовском мо­ре попал в шторм… Два дня он держался, на третий это произошло. Он очень любил Высоцкого… Незадолго сделал себе его большой порт­рет… Может быть, даже с собой у него был… Передайте ему то­же вот эти фотографии… Мне к нему подходить было неудобно.

Такая история. Кругосветное путешествие, в одиночку… Уму непостижимо. Он увидел «Кузькина»… Мечтал человек пройти вок­руг света, и вот нет теперь этого человека. Ах ты, какая судьба, ка­кая мечта и какая смерть – бездна поглотила.

«А мы ревем…»

Бабушкин сказал Володе:

– Валерий разочаровал меня… Я был влюблен в него, а он стал так относится, халтурить…

Видел на студии в тот день Назарова.

– Кажется, впервые мне нужна хорошая, организованная прес­са. Надо пошуметь. Мне надо, чтобы фильм был выдвинут на Го­сударственную премию… Не получит. Не надо. Важен эффект. Лес­ному министру картина очень понравилась… Надо, думаю, через него и Липатова. Липатову картина понравилась и очень.

Пусть шумит тоже…

Назарова обидели. Его грязно, не по-хорошему обидели, его унизили, так разговаривая и поступая с ним. И он решил отомстить. И сделал это ходом коня. Дай ему Бог! Но ход отчаянный. Хотя, в общем, он ничего не теряет. Художник должен каждый шанс ис­поль­зовать для пропаганды, для увековечивания своего дела. Когда писатель берется за перо и не уверен, не думает, что он делает вещь прочнее бронзы, пусть бросит перо… – в этом духе. У каждого свои заботы, но мне не нравится его Прончатов-Васильев… И я со­гласен, что так оскорбили Назарова – дескать.. и как это может нра­вит­ся… удивительно… – Но пусть живет.

28 января 1973

В день хандры и печали начал я эту тетрадь. Сегодня пе­чаль непонятная, хотя знаю, от чего, зачем врать. От того, что не знаю, какая жизнь меня устроила бы и чего мне не хватает. Что мне надо? «Имейте веру и она спасет…» Во что, в кого?

Под стеклом на столе мой напечатанный рассказ. Неужели это я написал?! Неужели это мои слова набраны типографией?! Странно. Неужели этот мальчик с фотографии в сетке, держащий за руки какую-то тетю – это я?! Неужели эта тетя – моя мама?! Не­уже­ли этот отрок и тот, что выглядывает из-за березы – это один Я. Я,Я… Я так давно не вспоминал свои коленки и синяки, и лет пять­сот не воровал смородину в чужих садах?!

Вечер. Погулял с Дениской. У нас рядом замечательный ка­ток в парке.

Чего я хочу? Чего я жду от жизни? Единственное, что меня отвлекает, когда я уезжаю из Москвы, пью шампанское в номере и слушаю о себе сахар. Я всех обманываю, многим морочу голову. И первой замороченной будет моя голова. А когда выпиваю водки, за­ку­риваю сигарету – вроде легче на душе. Любимов – обманщик. Прош­лый год я просидел у стены на «Коже». Но выходил «Бум­ба­раш», я репетировал Раскольникова, успел записать «Дорожень­ку»… что там еще было?.. Этот год я провел на сцене, присутствуя на репетиции «Товарищ, верь…» Что мне даст эта работа? Ничего. Ни лавров, ни пользы. Любимов – обманщиков. И правильно делает. Он делает свое дело прочно и надежно. Мы подпеваем ему. Но нигде не лучше. Это дело хоть и почетное. Хоть на виду. В резуль­тате жизнь моя заполнена кино, песнями и сочинительством. Ну еще романами, скандалами и домашним адом. «Куда ж нам плыть?!»



 
 

Copyright MyCorp © 2024