В.Золотухин-2010
Валерий Золотухин ПОМНЮ И ЛЮБЛЮ
Продолжение. Нач.см. №3,4 – 2007;№1-4 – 2008; №1-4 – 2009.
№ 1 - 2010 год
11 августа 1972
«Прикид не тот… в твоем… при твоей… и т.д.» – сказала обо мне одна чувиха из комиссионного. Ничего словцо – прикид, от слова прикидываться. Она имела мой туалет в виду. Вчера без пользы день был прожит. Хотя с утра я дописал дневник «Преступление» и зарядку делал, и пел под гитару. Но очень долго шлялся по «Ленфильму», трепался в буфете… Впрочем, волевое решение было принято – билет на Новокузнецк заказан. В понедельник я должен вылететь к маме. Тоскую по жене, неужели она не чувствует этого? Откликнулась бы хоть. Теща майки и полотенца положила. Может, Нинка читала ей письмо мое слезное о прощении меня. Долго ходил сегодня после дневного сна. Купил две книжки – «Путешествие из Петербурга в Москву», и «Транзитом» Богуславской Зои. Зоя Богуславская – жена Андрея Вознесенского, сразу книжки бы не стало на прилавках. Зоя пишет и про Андрея книжку, наверное. Интересно. Мы – то уж наверняка не прочитаем. Дениска прочитает.
13 августа 1972
Еще безобразнее вчерашний день прожит. Надо было пить вино, играть и петь… Просто противного жить после этого. Лучшие годы проносятся черт знает с кем. В Ленинграде плохо мне опять. Опять меня мучит хандра и безделье. Места себе не нахожу. Одно отвлечение – гитара, да и танадоела. Зря дни идут. Не пишу, никуда не хожу, ничего не вижу. И беспокоит и свербит меня грядущий сезон. Тридцатое сегодня… Начнется нервотрепка. Надо подлечить психику. Просто так у меня исправилось настроение. Написал письмо Баслиной, пожаловался, поплакался, и ушло все как в песок. Купил много цветных марок. Буду писать письма. Сегодня воскресенье. Пойти-то некуда, да мне и не хочется, и нет места – куда. Долго смотрю в окно. На скучном месте стоит гостиница. На скучном, но шумном. Все виды транспорта под окном. Интересно может быть в жизни. Подрастет Дениска и повторит мой маршрут. И как знать – в тех же номерах придется спать, в тех же гостиницах. Жизнь однообразна. Надо ему хороших книжек написать. Я мечтаю пожить в Междуреченске на даче. И писать. И чтоб водки не пить, чтоб только молоко и воду из родничка. Наклею Варфоломея на картон. И выработаю план разговора со стариками. Говорить им все равно придется, что у нас с Ниной произошло. Говорить много – не поймут, коль я сам не все понимаю. Стараться быть веселее и отвлекаться на другие темы. Пополнить запасы воспоминаний, рассказов о детстве, колхозе, войне и т.д. Память стала дырявая, уходит многое. Если не улечу завтра в Междуреченск, уеду в Москву. Съезжу в П.Посад. Дениска должен быть уже там. Необходимо снять летний современный Ленинград, ту натуру, что уйдет скоро… А что будет с Золотухиным?! Евтушенко, Пушкин… Ай-яй-яй… В какой капкан я попадаю?! Но ведь, в конце концов, как-то все выезжало. Помнить надо совет Мишки Кокшенова: «Ничего не предпринимай, не думай… Пусть все идет само собой. Все исправит и вывезет самотек. Будешь голову ломать – здоровье подорвешь и играть будешь плохо. Самотек – запомни…» Пообедаю и все-таки посплю. А там и попишу, может быть.
О театре
Я отдаю себе совершенно трезво отчет, какие трудности меня стерегут с начала сезона. Как будет уничтожать меня снова шеф. Я приготовлюсь к этому, хотя привыкнуть не могу. Я никогда не разговаривал с ним откровенно всерьез. Что, в сущности, мне дал театр? Вопрос неверно поставлен. Дал мне театр много – начиная от осознания ответственности перед своим талантом, профессией и кончая квартирами и вниманием лучших людей к этому театру. Но что я сыграл в этом театре, чтоб публика вспоминала меня молодого? Ничего. Мелкие работы. Удачные, менее, но маленькие. Кузькин?! Не вышел и не выйдет. Не могу же я жить прошлым и надеждой на Кузькина. Сезон прошел, я занимался тем, что хотел слинять с Евтушенки, не слинял – влип, читаю стишки. А меня встречают люди и удивляются – почему меня не снимают в царе Федоре? Или я тороплюсь? Имя мне сделало кино. Меня люди знают по кино и вспоминать будут по кино. Пушкин не прибавит к моей голове лавров. Не прибавит, а время и нервы я затрачу. Я думаю сделать в Междуреченске бесплатное выступление. Покажу части «Бумбараша». Не поленюсь потащать их. Моя жизнь измерялась эрами – до «Интервенции» – после «Интервенции». Теперь она измеряется «Бумбарашем»…
24 августа 1972
10 почти дней гостил в Междуоеченске. Прилетел без предупреждения, лихим кавалерийским наскоком. Уже спали, когда я постучал. – Кто там? – Золотухины здесь живут? – Здесь… (не узнает Матрена Федосеевна)… а что? – Пустите переночевать… – А кто… чего… Узнай, узнай, да, да хозяюшка, ты сына своего. Да открывайте же, черти… – Ва-а-лерка. – Прости сынок, что не пускала, – когда сегодня уходил. В «Кузбассе», в кинотеатре собирал народ. Огромными буквами перед самым домом написано мое имя. Старики были рады. Хорошо получилось. Показывал «Бумбараша». Не знаю, что ждет меня в жизни моей. Болит душа у меня по Шацкой все время, сны какие-то дикие сняться. Хоть бы наладилась у нас жизнь. ....................................................................................................................................................................................................................................................................................................... ....................................................................................................................................................................................................................................................................................................... 29 сентября 1972
Сегодня ровно четыре месяца, как мы спали с женой под одним одеялом. Приехал Дениска с тещей из П.-Посада. Надо везти его на рентген. Дениска четыре раза просыпался в ночи и плакал. Это у него манера такая. Что делать? И дай Бог, чтоб обследование положительное оказалось и не надо его будет класть в больницу. И всю ночь думал и не спал из-за дикого шума на улице, потому что спали с женой, а она открывает окно. А теперь вот за столом. Караулю, чтоб Дениска заснул. Слава Богу, у него вроде бы все хорошо. И класть его снова не надо. Но тубазат он попьет. О том, что надо быть самим собой Что значит – трудно сохранять верность себе? Себя найти и быть самим собой. Раз ты носишь кепку всю жизнь и к ней приспосознают в кепке – не напяливай шляпу. Позвонил мне фотокорреспондент из «Кругозора» – снять на обложку. Сказал, что надо надеть цветную рубашку и какой-нибудь галстук, потому что цвет... Галстуки я никогда не носил. Но тут недавно мне подарил один модный Высоцкий и сверхмодерн – Евтушенко... Евтушенкинского не нашел, захватил Володькин... фотограф мной руководил – так... эдак... ручку... пальчик... усаживал, поворачивал... И получилось, я сегодня взял фотографии, показуха и позерство... Да еще в чужой рубахе, тоже модной, из «Берегов»... и Золотухина нет... Все на нем чужое, и его нет... Прилизанный... А я помню, он говорил – а так... небрежный и т.д. Вот как важно быть верным кепке и не слушать, как себя вести. И теперь будет не обложка, а так – маленькая фотография из жизни...
№2-2010 год
30 сентября 1972
Пробуем работать дома, по утрам. Дениска просыпается один раз ночью. Теперь я его выдворил с игрушками. Сидит под дверью на подушечке... Вечер. Был выездной «Добрый» в Замоскворечье. Уже 12.00, а сын все не спит. Между двумя спектаклями репетиция «Шестерых любимых». В настроении моем приливы и отливы. Почему-то перед выездом на «Добрый» я решил, что жить можно, и не надо мудровать, надо жить. Может быть, от того, что мне предложили записать пластинку на «Мелодии», сказку Андерсена с песнями. А что, подумал я, не Боги горшки обжигают. Сегодня нашему шефу исполнилось 55 лет. В антракте «10 дней» мы поздравили его, сказали, что он выглядит значительно моложе своих лет, оно так и есть, нам не пришлось врать. Хоть и не дома шеф, но глаза заблестели, а может, он коньячку ляпнул. Дай Бог ему здоровья и удачи, а вместе с ним и нам. Жизнь идет.
2 октября 1972
Мня теперь Дениска заставляет работать. Он не засыпает без меня. Только я к столу, и он на бок со своей макакочкой в обнимку. Одна беда – просыпается ночью и плачет. С каждым днем у него светлеет умишко. Начались родительские радости. Сегодня сказал в первый раз в своей жизни «р»…
4 октября 1972
Несмотря на вчерашнюю пьянку у Барыкиных, где было, как всегда, прекрасно, – я встал сегодня рано и написал предисловие к главе из «Смородины», которую вчера читал. И она мне понравилась.
9 октября 1972
Не спится, черт возьми. А не спится – надо вставать и двигаться. Итак, все спят кругом. Сегодня мы еще раз сдаем «Статую». Я сдаю этот спектакль последний раз, больше я его сдавать не буду. Заботы мои, заботы… таким уплотненным графиком, кажется, я еще никогда не жил. 6-7 провел в Калининграде. Накануне был такой ветер, дождь, что думал – не улечу. Нет, Бог миловал. В Калининграде у меня появилась забота. Режиссеры сильно хвалят материал, в основном восторги обращены к девкам – Васильевой, Федоровой, Сабельниковой… Но и вроде бы я ничего. Мне нравится, куда они ведут картину – из бытовой истории в эпический рассказ.
Высоцкий. – Валера, я не могу, я не хочу играть… я больной человек… После «Гамлета» и «Галилея» я ночь не сплю, не могу прийти в себя, меня всего трясет – руки дрожат… После монолога и сцены с Офелией я кончен… Это сделано в таком напряжении, в таком ритме – схожу с ума от перегрузок… Я помру когда-нибудь, я когда-нибудь помру… а дальше нудно еще больше, а у меня нет сил… Я бегаю как загнанный заяц по этому занавесу. Хочется на год бросить это лицедейство… это не профессия… Хочется сесть за стол и спокойно писать, чтобы оставить после себя что-то. Девки что-то замышляют против него. Вроде хотят обязать к отцовству. А он на 100% уверен, что это не его ребенок. «По времени,–говорит,–не совпадает…»
.......................................................................................................................................................................................................................................................................................................
.......................................................................................................................................................................................................................................................................................................
6 декабря 1972
Скверное это занятие – ссоры с глупой женой – сам дураком делаешься. Впрочем, нельзя ведь осуждать и судить никого. Получил письмо от «доброжелателей»: «Советуем изменить прическу».
17 – завтра, а сегодня 16 декабря 1972
Ну не смотри на меня так – я исправлюсь. Последние дни живу тем, что хлебаю дерьмо, которое захватил с собой из Ленинграда. Я был раздавлен, уничтожен, предан моими братьями-артистами. Я загубил, зарезал собственными руками лучшую сцену, в которой хотел спастись и которую сам придумал с песней тетки Вассы «За лесом солнце засияло…» В этом мне помогли и мной руководили братья-артистки и неуверенная режиссура… Катя Васильева, беременная, раздраженная тем, что была некрасива на холоде для первого своего появления на экране… Просила, требовала этот план переснять… Откуда такая жестокость? Или зависть? Или Господь наказал меня, что я не сдержал месячник до этого дня. но я был в хорошей рабочей форме. Пьяная, в маразме Вика Федорова, жирное, сытое, масляное окружение… Я записал в этот же день фонограмму… которую не хотела слушать Васильева… а режиссерша возьми и ляпни: – Валерий делает это прекрасно, он поет аборигенные вещи… это дорогого стоит… Да, вообще, когда человек поет, любой – его слушают хотя бы из уважения (или любопытства). Тем более поет командир… Все стали играть мое чудачество и забыли про невесту – ни настроения, ни грусти, ни шутки не получилось… Я был одинок, оставлен в открытом море глупых шуток ленфильмовских шлюх. И никто, даже боевая подруга Васильева, не помог мне. Господи, Боже мой!..
№3-2010 год
17 декабря 1972
Надо менять квартиру. Когда открыта фрамуга, я вообще не могу глаз сомкнуть. Да еще раздражаюсь и чуть ли не реву. Слышно как люди внизу разговаривают, смеются… как свистят милиционеры… а трамваи и особенно большие груженные машины… по сердцу, по мозгам… года через два такого житься я стану инвалидом с разваленной нервной… А что делается с Дениской?! Простудился, кашляет, нос заложен… Меня поражает, нет, удивляет моя жена. Которая для всего находит время, кроме как на ребенка.
19 декабря 1972
Аэропорт Шереметьево. Я лечу в Ленинград, на озвучание, на несколько часов. Время человеческое делится на разные периоды. Грубо – на два. Первый – человек ждет от себя свершений, подвигов, затей и пр. Второй – от других. Я еще жду от себя или занят. Меня просили поговорить в письмах. Я не умею этого. Я умею разговаривать с самим собой – в дневниках. Все то, что я ненавидел в телеэкране, всю эту нашу неприспособленность, не умеющею, беспомощную эстраду, с отвратительными манерами – я все это увидел в себе. Что же это такое, откуда у меня это? Я никогда этим не занимался. Нет, это не мое дело. Вот так мне и надо петь, как в «Артлото», как даже в «Театральной гостиной».
20 декабря 1972
Я был вчера в Ленинграде. Озвучивал, нервничал… Вообще, в последнее время я не нахожу себе места… не могу работать, не могу думать… А от меня хотят каких-то действий, поступков… Все валят беды свои на високосный год… Нет, я не могу валить ни на кого, кроме себя. Надо написать письмо, надо поговорить, умоляют поговорить… О чем мне говорить, когда я старею и глупею не неделями, а часами? Все это мешает мне жить, трудиться… но и опять-таки, это и есть моя жизнь и другой не будет.
21 декабря 1972
1. Жена стала заниматься по утрам станком с «бабушкой». Бросила курить. Надолго ли ее хватить? 2. Высоцкий подарил мне шапку норковую, сторублевую. Ты должен последить за собой, а то это несколько смахивает на клоунаду… уже… У меня часто спрашивают: «Какая у вас машина? Нет? Пора, пора…» У людей менее известных есть транспорт. А я все думаю про себя того, каким пришел и был в Гиттисе, подчеркнуто небрежен в одежде, не имея возможности ее иметь, щеголяя крестьянским происхождением. Теперь до этого нет никому никакого дела. «Либо скупердяй, либо пижон… и пахнет от него, наверное…» Театр. – Все на распевку, Пушкина на сцену. Вся эта ленинградская канитель выбивает меня, и я не могу работать. Я без конца, на дню раза по два, даю себе слово не пить, и вдруг что-то подкатывает, и я беру бутылку пива, от которой мне хорошо, и уговариваю себя на сигарету. А мне хочется быть в форме, и тельной, и голосовой. Мне хочется много фонограмм хороших записать, надоесть зрителю поющим по ящику, чтобы когда на стол какого-нибудь чиновника лег сценарий, где я должен буду много петь, ни у кого бы это не вызывало никаких вопросов и недоумений – а разве он поет? Надо торопиться мне сделать такой фильм. Я буду петь и вспоминать детство. Может быть, по дядьку с Лемешевым и мальчиком на костылях на пасеке… ох, как хорошо можно спеть… Только бы быть в форме и заниматься. ......................................................................................................................................................................................................................................................................................................... ......................................................................................................................................................................................................................................................................................................... 8 января 1973
С утра озвучание в «Берегах». Ехал со страхом. Вы, господа, знаете мое отношение к этому «шедевру», но был приятно успокоен теми своими кусками, которые видел. Может быть, еще не так стыдно будет. Запишу песни, постараюсь и аля-улю. Потом «Что делать?» игралось. Ездил за билетом. Дома. Что-то голова болит. Не заболеть бы мне. Щацкая в оппозиции. Не могла она от меня добиться – разрублю я в Ленинграде или так и оставлю… «бардачить»… она что-то тоже должна решать со своим товарищем, не может больше, она тоже мучает человека и решила порвать, чтобы вернуться в семью… Чушь какая-то. Сейчас лежит на диване. Переживает мой отъезд в Ленинград. Настроение у нее мутное. Ходила до четырех часов и даже в магазин и не заглянула. Не имеет она такой заботы. Все на бабке… Прошлялась всю осень и зиму. Все похвалялась свободными отношениями в театре, все руки мои отводила: «Ой-ой, не надо…»
11 января 1973
Что-то не клеится у меня с ролью. Не успеваю я высчитывать, не успеваю. Прячу глаза, отвожу в сторону, не могу преодолеть скованность и неуверенность. Жалко, очень жалко. Больше не буду заводить романов на работе. Они мешают ужасно. Появляется суета, мельтешня и пр. И даже выпендреж и бравада.
12 января 1973
С утра «Товарищ, верь…» в середине «Мосфильм», досъемка в «Берегах». Сейчас начнем «Галилея». Вчера был у Митько. Автор отдал мне часть «Бумбараша» на паровозе. И журнал с моим рассказом. Впервые я увидел свое слово напечатанным. Ничего получилось. Я доволен. И предисловие, и подпись под фотографией – все достойно. Устал ужасно. Хочется спать. И выпить шампанского. Вознесенский зовет с собой в Москву. На несколько выступлений во Дворце спорта. Высоцкий не советует: был… Не надо! Ты сам – Валерий Сергеевич.
13 января 1973
Сегодня я строгий с утра. И разговариваю басом. Смехов – Жена меня не радует давно. Но я не дойду до такой глупости, чтоб разводиться. Творчески я совершенно пустой. Я давно не доказывал здесь, что я что-то могу… А ведь что-то я могу… Знакомства, связи, беседы глубокомысленные мне надоели и обрыдли… Книги я читать разучился… Греют меня только дети, мои девочки… Это единственное, что у меня осталось.
№4-2010
17 января 1973
Встал с тяжелой головой, мрачный и злой на всех. Возможно действие неудачного спанья. Снилось черт знает чего: будто с Любимовым оспаривал свое право на «свое» – петь и грозился делать это хорошо. А Любимов в Германии.
Игралось как будто. Что получиться только? Но вроде бы внутреннее спокойствие и уверенность в голосе. Великое это дело – уверенность. Она появляется и исчезает по неуловимым, неизведанным каким-то канальчикам и причинам. Иной раз так себя издергиваешь, в таких поднебесьях носишься, а начнешь дело делать и робеешь, и где вся поднебесная уверенность, куда девалась, где сила, где покой – и мечешься. А внешне покоен, уверен – куда там – а душонка суетиться, мается. А другой раз – откуда ни возьмись – и талант, и юмор. А уж об уверенности и говорить нечего – сплошная непогрешимость. Стыдно признаться, но с Катькой Васильевой я играю хуже, я зажимаюсь, я ревную. Она мешает мне, я чувствую ее глаз, ее язык – мешает она мне. Надо подумать – не мешаю ли и я своим партнерством кому-нибудь из молодых?
С деньгами я фраернулся. Вчера около кассы час стоял перед кассиршей, вымаливал дать зарплату – в кассе денег не было. Уж я и пел ей, и обещал «златые горы» на Таганку. Стыдно было, но еще хуже, когда пожрать щей не на что. Один подошел – у него трешка заработана… И он будет ходить за ней и в очереди толКаться. Другому она семь рублей не дала – за декабрь заработанных. А Юрский подошел, у него 840 на счетчике. По-разному жизнь стрижет своих клиентов.
Может быть, мне удастся сегодня заработать в киноклубе. Поеду со съемки туда. А милицию я подвел. Нехорошо это, нехорошо.
16 января 1973
В «Аврору» я отнес вчера свою «Смородину». Никто меня не встретил. Оставил на столе. Может быть, отнести в «Неву» сегодня? Пусть читают, чем черт не шутит.
18 января 1973
Гостиница опять же. 10 часов утра. Стал плохо подниматься я на ноги с утра. И с плохим лицом, и на душе тоскливо. Старею. Это я заметил. Прям вот тяжело и все тут, в голове пустота, в желудке – отравление.
Вчера – съемка. И концерт в клубе «Восток». Крутил «Бумбараша». Пел «Мороз», «Дороженьку». Голос хорошо звучал. Но публика мало знает меня, ленинградская. Она осторожная. Своих она принимает лучше. Прилетел Борька Хмельницкий и тут же при нем чужая жена, достали от жены Васильева. Но они почти совсем не прошли – аудитория Таганку плохо знает. Зато Хотчинский с другом – на ура. С ним мы спели «Журавля» тоже. Заработал я 30 рублей.
«Быть знаменитым – некрасиво». Но без этого он не устроился бы в гостиницу, и мы не взяли бы в первом часу ночи шампанское и закуски. С которой у меня и расстройство нынче.
И еще меня обманули, и жизнь снова показалась мне однообразной, скучной. Но сейчас я выпью шампанского и все пройдет. Я уже не сержусь, я почти веселый. Лучше быть счастливым, чем хандрить и боятся озвучания.
19 января 1973
Я думаю, почему у меня так бездарно дни пролетели в Ленинграде, да потому что денег не было у меня. А без денег мне выйти никуда не интересно, ничего нельзя купить, посмотреть, на такси прокатиться. Так и прозябаю – до трех в постели и номере, после – студия.
Вчера озвучал «победу». Хвалили, целовали, черт знает, что делается…
Вчера хорошо работалось. Легко, славно. Годовщина прорыва блокады. Но вчера нельзя было не выпить. Среди нас был Михай – Михал Исаич, который прорывал эту самую блокаду, и из 14 тысяч десанта осталось их 90 человек и среди них – он.
Звукооператор. – Где вы нашли такое чудо? – сказал он Вехотке. – Такой покладистый, такой мягкий – у вас готовая картинка… Спасибо вам за «победу»…
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
.........................................................................................................................................................................................................................................................................................................
28 января 1973
Что-то плохо мне! Когда ты будешь работать как следует над ролью, – спрашивает меня шеф. Я в жизни разобраться не могу, а он с ролью. Бежать надо из этого дела куда-нибудь за стол, к «Смородине», в детство мое. «Я так давно не вспоминал свои коленки в синяках. Я лет 500 не воровал смородину в чужих садах…» голова болит с пива, с сигарет. Вчера с Шопеном наградили себя после спектакля соточкой. Так и идет. Как тоскливо, так за пиво и сигареты. Никакой силы воли. Она есть, но применять ее зачем? Я часто слышу от себя: «Это самый популярный наш молодой артист… или – лучше молодой…»
А что я сделал? Что делаю? Миллион денег прозвонил в Ленинград. И что это вообще такое? Что это – награда или наказание? Зачем?!
Идей нет, рассказ стоит. А надо писать, это единственное, что еще пока греет, приносит удовлетворение миговое. Но в сердце пожар, на душе маята, а в голосе – лень.
А вообще-то я себе позволил некоторый загул – сперва в Ленинграде и продолжили в Москве. Но не это меня спасает. На съемке в 3 павильоне, когда снимали гроб, звукооператор сказал мне, что смотрели всю картину подряд… очень хорошо.
– Я уже второй раз смотрю и все равно плачу…
Это известие меня вздернуло. И во всех дальнейших безобразиях оно руководило мной. В душу вползла надежда, что я произведу работу, достойную своего таланта, несмотря на все дела, все пункты, мешающие мне хорошо работать и талантливо жить.
25-го, когда я выходил, вылетал из театра на аэродром, ко
мне подошел парень… с бородой… из Ленинграда.
– Вы Витю Свиргина знаете… из Ленинграда?
– Витю… нет, не помню, но это не важно, в чем дело, я тороплюсь… Билеты?
– Нет. Он вас хорошо знал и я привез вам фотографии, что он снимал. Он погиб… А я не люблю, чтобы после смерти оставались фотографии незнакомых людей… Тут даже написано на пакете – Золотухину… Вас просто найти.. А вот Никиту Гаранина… Они дружили.. Мне нужен адрес его, чтобы сообщить ему.
Я смотрю на фотографии – Кузькин… Я помню, ко мне подходил в Ленинграде очень милый парень и передавал мне две фотографии… Я был рад, хоть что-то от Кузькина. Но я не мог вспомнить лица этого парня, которого вот уже нет в живых.
– А что случилось?
– Витя мечтал на яхте обойти вокруг света… В Азовском море попал в шторм… Два дня он держался, на третий это произошло. Он очень любил Высоцкого… Незадолго сделал себе его большой портрет… Может быть, даже с собой у него был… Передайте ему тоже вот эти фотографии… Мне к нему подходить было неудобно.
Такая история. Кругосветное путешествие, в одиночку… Уму непостижимо. Он увидел «Кузькина»… Мечтал человек пройти вокруг света, и вот нет теперь этого человека. Ах ты, какая судьба, какая мечта и какая смерть – бездна поглотила.
«А мы ревем…»
Бабушкин сказал Володе:
– Валерий разочаровал меня… Я был влюблен в него, а он стал так относится, халтурить…
Видел на студии в тот день Назарова.
– Кажется, впервые мне нужна хорошая, организованная пресса. Надо пошуметь. Мне надо, чтобы фильм был выдвинут на Государственную премию… Не получит. Не надо. Важен эффект. Лесному министру картина очень понравилась… Надо, думаю, через него и Липатова. Липатову картина понравилась и очень.
Пусть шумит тоже…
Назарова обидели. Его грязно, не по-хорошему обидели, его унизили, так разговаривая и поступая с ним. И он решил отомстить. И сделал это ходом коня. Дай ему Бог! Но ход отчаянный. Хотя, в общем, он ничего не теряет. Художник должен каждый шанс использовать для пропаганды, для увековечивания своего дела. Когда писатель берется за перо и не уверен, не думает, что он делает вещь прочнее бронзы, пусть бросит перо… – в этом духе. У каждого свои заботы, но мне не нравится его Прончатов-Васильев… И я согласен, что так оскорбили Назарова – дескать.. и как это может нравится… удивительно… – Но пусть живет.
28 января 1973
В день хандры и печали начал я эту тетрадь. Сегодня печаль непонятная, хотя знаю, от чего, зачем врать. От того, что не знаю, какая жизнь меня устроила бы и чего мне не хватает. Что мне надо? «Имейте веру и она спасет…» Во что, в кого?
Под стеклом на столе мой напечатанный рассказ. Неужели это я написал?! Неужели это мои слова набраны типографией?! Странно. Неужели этот мальчик с фотографии в сетке, держащий за руки какую-то тетю – это я?! Неужели эта тетя – моя мама?! Неужели этот отрок и тот, что выглядывает из-за березы – это один Я. Я,Я… Я так давно не вспоминал свои коленки и синяки, и лет пятьсот не воровал смородину в чужих садах?!
Вечер. Погулял с Дениской. У нас рядом замечательный каток в парке.
Чего я хочу? Чего я жду от жизни? Единственное, что меня отвлекает, когда я уезжаю из Москвы, пью шампанское в номере и слушаю о себе сахар. Я всех обманываю, многим морочу голову. И первой замороченной будет моя голова. А когда выпиваю водки, закуриваю сигарету – вроде легче на душе. Любимов – обманщик. Прошлый год я просидел у стены на «Коже». Но выходил «Бумбараш», я репетировал Раскольникова, успел записать «Дороженьку»… что там еще было?.. Этот год я провел на сцене, присутствуя на репетиции «Товарищ, верь…» Что мне даст эта работа? Ничего. Ни лавров, ни пользы. Любимов – обманщиков. И правильно делает. Он делает свое дело прочно и надежно. Мы подпеваем ему. Но нигде не лучше. Это дело хоть и почетное. Хоть на виду. В результате жизнь моя заполнена кино, песнями и сочинительством. Ну еще романами, скандалами и домашним адом. «Куда ж нам плыть?!»
|