Форма входа

Поиск

Статистика


Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0




Пятница, 29.03.2024, 01:00
Приветствую Вас Гость | RSS
Литературный журнал "РЕНЕССАНС"
Главная | Регистрация | Вход
Проза


Талия - Муза комедииТалия…«грациозная», «цветущая»…
Она покровительствовала древнему театру –
той его грани, что носит имя «комедия».
Ее лик озарен едва заметной улыбкой,
и на один миг может показаться,
что она смеется надо всеми нами,
над нашей жизнью и нашими заботами,
столь чуждыми тонкому душевному складу Музы.
Да, жизнь – великая комедия.
И у всех нас, как и у нее, есть гротескная маска,
которая ни смеется, ни рыдает,
но в зависимости от того, как мы на нее смотрим,
изображает то радость, то печаль.
Все мы разыгрываем великий спектакль,
стараясь искупить хорошим знанием ролей
отсутствие внутренней зрелости.
Но комедия, которой она покровительствует,
не вызывает смех и не позволяет забыться.
Она не способ уйти от ответственности.
Комедия – это школа жизни.
 
 
 
№2, 2010
 
Борис Музыкант

КАРЮХА

Об этой истории поведал мне один из старожилов с. Пироговки, Шосткинского района, просивший из скромности не упоминать его имени. Рассказ его взволновал меня до глубины души и заставил взяться за перо, с тем, чтобы узнали об этом и другие наши современники. Услышал же я следующее...
В далекое уже теперь для нас довоенное время жил на краю села, близ реки Десны некий Гнат Ступка. Был он характера упрямого, своевольного, за что носил множество кличек, порой даже оскорбительных.
Был Ступка одинок, дома и в поле все делал сам. Участок земли ему отвели при его хате, из худших угодий, как единоличнику. Лошадь вскоре околела. На новую едва наскреб и то купил заледащую. Продавец, правда, расхваливал: «Не гляди, что с виду дохлая, она жилистая, потянет и воз, и сани, и плужок». Ступка поверил да и купил. Но вскоре выяснилось, что мужичок не соврал: возила кобылка на возу сено и дровишки, выполняла довольно успешно и другие задания.
Думал Ступка, как назвать свою кобылку, да и назвал Карюхой, на что она вскоре стала откликаться своим ржанием.
И все было бы ничего, как бы в июне 1941 года не ворвалась в жизнь Гната да его Карюхи война…
Но жизнь продолжалась... В село пришли немцы. Они хотели забрать у Гната Карюху, да раздумали: слишком она показалась им худой, дохлой, а вдруг больная?
Однако соседи да знакомые заподозрили Ступку в хитрости. Мол, как был Гнат контрой, так и остался. Не иначе и лошадь ему оставили, староста да полицаи за руку здороваются.
В ноябре месяце ударили морозы, выпал снег. В декабре Десна замерзла так, что по ней не только ходить, но и ездить на санях стало можно...
К январю дровишки кончились. Надел Ступка свою старую шубу, туго подпоясался ремешком, натянул на седую голову залатанную ушанку, положил в розвальни пилу и топор.
Совсем уже хотел выехать со двора, как увидел: бежит ему наперерез староста, рукой машет:
– Давай к управлению! – кричит...
– А что случилось?
– Да ничего, но так надо, заворачивай к бывшей школе!
Делать нечего... Пожал плечами Гнат, поехал за старостой к управлению...
Встретили его полицаи и немецкий офицер доброжелательно... Смекнул Ступка, что не зря вызвали – видать, в чем-то им понадобился. В своем предчувствии не ошибся.
– Старик, надо срочно помогай нам, – сказал офицер.
– Да какой из меня помощник – больно стар я! – растерянно проговорил Гнат, озираясь по сторонам.
– Нишево! Тфой... лошадь помогайт! – пояснил Ступке офицер.
– Аллес, фсе... Ему можно доверять, – тут же угодливо выпалил и староста.
Немецкий комендант одобрительно кивнул головой.
– Не надо размазывайт, не есть время! – прервал старосту немецкий офицер. – Надо – выполняйт! После этого Ступку под конвоем двух немецких солдат вывели из управления к сараю с ящиками боеприпасов.
Не прошло и десяти минут, как эти ящики с оружием и патронами были нагружены на сани.
– Все это надо срочно перевезти по льду на другой берег реки Десны, где ведут бой с партизанами немецкие войска! – пояснил Гнату староста и похлопал Ступку по плечу. – Выполнишь – немцы в долгу не останутся. Оттуда с дровами домой вернешься.
– Все оно так, – бормотал про себя Гнат, – ан как лошаденка моя такой груз не свезет, больно тоща стала!
– Ничего, мы ей тут малость поможем, сани подтолкнем, а там, глядишь, по льду и сама повезет... – затараторил староста и
уперся, вместе с двумя полицаями, в розвальни сзади...
Ступка понял, что возражать и упираться дальше нельзя, а потому, сказав Карюхе «Пошла, родимая!», зашагал рядом вдоль по улице к Десне...
Когда розвальни съехали на лед, Гнат оглянулся назад и увидел, что метров 5 за ним следует здоровенный немец, с автоматом в руках. Солнце садилось, морозный воздух был неподвижен, но кроваво-багряная заря предвещала недоброе.
Карюха медленно тянула розвальни по льду и, в самом деле, они скользили легко, зато сапоги солдата то и дело разъезжались, он, чтобы не упасть, хватался за сани. Гнат в валенках семенил мелким шагом и беспокойно озирался по сторонам.
На том берегу реки Десны появился немецкий грузовик. Из него вышло несколько солдат. Очевидно, они спешили поскорее встретить военный груз...
Розвальни были уже почти на середине реки, когда солдат, сопровождавший Гната, решил закурить. Он остановился и повернулся спиной к ветру, чтобы тот не задул огонек зажигалки...
В тот же миг Ступка вскочил в розвальни, хлестнул Карюху кнутом и круто развернул сани в сторону полыньи, где от воды поднималось легкое испарение.
Солдат обернулся не раньше, как прикурил сигарету, что-то крикнул и пустился бежать вдогонку. Однако поскользнулся и, взмахнув руками, грохнулся на лед. Поднялся он не сразу и с трудом, вновь хотел бежать, но, охнув, присел на одну ногу: должно быть, сильно ушиб ее.
Ступка же, тем временем, неистово хлестал кнутом Карюху, пустившуюся по льду вскачь.
Поняв намерение Гната, немецкий солдат, думая, что лошадь остановится или изменит свое направление бега, дал очередь из автомата по Ступке.
Гнат поник головой и выпустил из рук вожжи. Однако от грохота выстрелов Карюха, как обезумевшая, поскакала галопом.
Тогда немецкий солдат дал очередь по лошади, но промахнулся или уже пули не доставали, и Карюха вместе с розвальнями и мертвым Гнатом Ступкою на них на полном ходу нырнула в прорубь.
Минуты через две вода успокоилась. С минуту шли пузыри, а когда вода снова стала зеркально гладкой, на ней плавали кнутовище и шапка Гната Ступки.
Поведавший мне эту историю старожил умолк, а я еще долго думал о том, сколько еще неизвестных до сих пор героев унесла с собою прошлая страшная война...

Александр Кравцов

ЖИТЬ, ЧТОБЫ ВЫЖИТЬ?

Очерк о Константине Симонове

(отрывок)

Генерал Давид Ортенберг настиг писателя Константина Симонова в райском уголке страны, совсем не полезном при его смертельной болезни. Начинать разговор об этом без открытого повода неуклюже и беспринципно.
Ортенберг исподтишка поглядывал на лицо друга. Он привык читать в нем многое, но сейчас все скрыто за нейтральной созерцательной усмешкой. Так Симонов смотрел на море, на побережье, на
цветы, деревья и на него. Словно не он, Давид Ортенберг, редактор
газеты «Красная звезда», в 1938 году осмелился взять двадцатитрехлетнего юнца, вчерашнего студента, в прифронтовую редакцию с более чем нетрадиционным заданием – вести репортажи в стихах. Дело было на Халхин-Голе, на короткой, но бурной войне. Вольно или невольно, но цикл тех стихов и поэма о Суворове приблизили мысли людей к возможной большой войне, осознание себя в ней. Стихи стали широко известны на всем пространстве Советского Союза. Их читали со школьных и клубных сцен, выпустили в разных изданиях. Великую Отечественную войну Симонов встретил уже известным поэтом, хоть в ту пору было ему всего двадцать шесть лет. Он пережил тяжкие испытания отступления с боями и написал одно из самых сильных своих стихотворений:
Опять мы уходим, товарищ,
Опять проиграли мы бой,
Кровавое солнце позора
Заходит у нас за спиной.
Он прошел весь путь военного корреспондента до Берлина по земле, по воздуху, в морских глубинах на субмарине, в танках и «на пикапе драном».
Теперь ему только шестьдесят четыре... А он уходит. Рано. Рано!
И старый друг решается:
– В Израиле лечат такие заболевания. Лучше поехать туда.
Симонов улыбается, словно извиняется за несогласие с заботой друга:
– Данил, дорогой! Нельзя же тратить жизнь только на то, чтобы выжить…
Через неделю его не стало…
При жизни он был популярен, словно киноактер на роли социальных героев.
Во время войны он выказал большое личное мужество, умея сохранять хладнокровие перед лицом почти неминуемой гибели. По его собственному признанию, «слабину дал два раза»:
– Во-первых, когда ехали по германской дороге, вдали от города, и вдруг увидели бегущих и стреляющих вверх наших солдат и офицеров. Они кричали: «Конец войне! Победа!» А я почувствовал, что темнеет в глазах, вышел из машины, и меня вырвало на обочине дороги... Такой вот дикий натурализм приключился...
А вскоре после этого мы попали в настоящий международный концлагерь. Никто из нас не предполагал, что могли существовать лагеря смерти в таких масштабах – многие тысячи советских людей, чехов, поляков, французов и непокорных немцев. Все они бросались к нам, обнимали, благодарили. Кто-то крикнул: «Смотрите, здесь Константин Симонов!» Честно говоря, я был обескуражен всем дальнейшим настолько, что уже не удивился, когда меня подхватили на руки, водрузили на бочку или на ящик. Я понял, что надо сказать какие-то самые нужные для этих людей слова. И само собой сказалось: «Жди меня, и я вернусь. Только очень жди...» Оказалось, что они все знали эти стихи и переводили на свои языки. С трудом борясь с собой, почти задыхаясь от спазма в горле, я дочитал до конца. И не сдержал слез, глядя на их реакцию. Стыдиться было некого: плакали все – и узники концлагеря, и освободители. Есть предел мужской сдержанности...
«Удачнику» Симонову после войны пришлось уехать долой с глаз правительства, которому не угодил, в частности, слишком настойчивой памятью о жертвах народа в годы войны – не о медных трубах, а о тяжкой цене Победы. Во время войны слово «Ташкент» стало синонимом понятия «эвакуация». Подполковник Константин Симонов отправился в эвакуацию после Победы.
В годы опалы друзья и даже враги верили в благополучный исход этой нелепой истории. Был популярен дружеский шарж Л.Игина с эпиграммой: «Жди меня, и я вернусь снова в литвожди». А если отбросить общественные и руководящие посты, которые он занимал, и определить его влияние, так сказать, в чистом виде, лучше всего обратиться к стихам Евгения Евтушенко, написанным уже в семидесятые годы:

Константин Михайлович
Симонов,
Вы в душе моей и в дому,
Не из вымпелов,
не из символов –
Я вообще не молюсь никому...

Никогда он не был кумиром, зато всегда – генератором антивоенного гуманизма особого рода: от имени человека, повидавшего все уродства войны, он звал не к пацифизму, а к естественному долгу мужчины защитить семью, народ, мирную жизнь. Его героями всегда были солдаты, главные победители гитлеровского фашизма. Генералов и офицеров он ценил прежде всего по талантливому умению слышать рядового солдата, а не управлять серой «массой», укладывая полк на полк и дивизию на дивизию. Он был солдатским писателем – собирателем свидетельств личного подвига рядовых и сержантов на фронтах Великой Отечественной войны – «на той, считавшейся последней»…
………………………………………………………………………………………………………………………………......................................................................................................….
…………………………………………………………………………………………………………………………….....................................................................................................…….. 

№3, 2010

Валерий Иванов-Таганский
ГРЕХИ ШЕЛУДИВЫХ СОБАК

Повесть

Брату моему – Анатолию, посвящается.
Автор

Не давайте святыни псам и не бросайте
жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они
не попрали его ногами своими
и, обратившись, не растерзали вас.

( Евангелие от Матфея. Глава 7, 6.)

Исчез Слава Ястребов в понедельник с утра. Пока жена спала, пошел в сторону картофельного поля и не вернулся. Последним его видела соседка. Она возвращалась из магазина и заметила, что свернул Ястребов в сторону реки, где «московские умельцы» четвертый год сеяли картофель для изготовления чипсов.
Жена – крымчанка, вывезенная Ястребовым из Симферополя, куда он ездил подрабатывать в бригаде строителей, начала волноваться к обеду. Она вышла на дорогу, затем направилась в сторону магазина, потом вернулась, послонялась по двору, наконец, вошла в дом, надеясь, что зазвонит мобильный и муж объявится. Однако муж, словно сквозь землю провалился.
Соседка хоть и не любила приезжую красавицу Любашу, тем не менее, общалась с ней. В небольшом поселке Карасевка, что в ста пятидесяти километров от Москвы, долго зла не держали, ссоры забывали быстро, а если ругались, то ненадолго. Бригадирша, так звали в округе бывшего бригадира совхоза Наталью Сачкову, заметив через окно, как мечется по двору Любаша, позвонила ей. Рассказала, что видела, как Слава направился в сторону реки.
– Был, правда, без удочек, – заметила Бригадирша, – и, кажется, очень злой.
Всегда здоровается, а тут ноль внимания. Люба разрыдалась в трубку и стала просить Бригадиршу пройти с ней до реки, поискать Славу вместе.
– Хорошо, Люба, сейчас разыщу валенки, потеплее оденусь и зайду за тобой. Оденься и ты хорошенько. Вон сколько за ночь намело. Говорили, март теплым будет, а тут черт попутал – за полтора суток по коленки намело. Видишь, поселок расчистили, а к реке ни один трактор не сунулся. В какой раз Наташку выбираем, а толку, как говорится, с гулькин…. Ничего кроме показухи она делать не научилась. Бригадирша намеренно не пощадила Любу, зная что та в подружках у председателя поселкового совета.
Два года назад председательша по просьбе Ястребовых оформила им небольшой поселковый кусок земли, который одной частью прилегал к территории Бригадирши. Пока земля была ничейной, она и Бригадирше не нужна была. А когда поселковый кусок земли перешел в собственность соседей, Бригадирша взъелась: пошла жаловаться районному начальству, писать жалобы. Но вскоре плюнула и попросту перестала здороваться с Ястребовыми. Но надолго в поселке злоба не прописывалась. Соседи все-таки: то присмотреть за домом попросишь, то что-то требуется по хозяйству, а то и попросту денег одолжить…. Через год помирились.
Слава построил на выделенной земле большой сарай и со-ору¬дил в нем мастерскую. Если раньше к нему за помощью обра¬ща-лись в токарный цех совхоза, то сейчас шли прямо домой.
Умельцем он был превосходным. Какими только спе¬ци¬аль-ностями не владел! Был первоклассным автомехаником, токарем, водопроводчиком, плотником и столяром, чинил обувь, занимался ремонтом одежды. Одно время даже пиротехником в цирке работал. Но Люба приревновала к циркачкам, и пришлось разъездную жизнь закончить. Впрочем, в это время и о Любе пошли разговоры.
..................................................................................................................................................................................................................................................
..................................................................................................................................................................................................................................................
До свидания, Вячеслав Иванович. Не забывайте про вита¬ми-ны. Она протянула апельсин и опять засмеялась своим заливистым смехом. Рада, что мы познакомились. До послезавтра.
– Подождите, – настойчиво сказал Ястребов. – Вы говорите, пре¬подавали историю?
– Да, а что? – удивилась Валентина.
– А кто, с вашей точки зрения, у нас лучший историк?
– Историков много: Карамзин, Ключевский, Погодин… Но я больше всех люблю Сергея Михайловича Соловьева.
– А почему именно Соловьева?
– Соловьев прекрасно знал древние языки и соответственно античную историю. Одно время его в Московском университете го-то¬вили занять кафедру римской словесности, но он решил посвятить себя отечественной истории.
Как только Валентина заговорила об истории, она словно переродилась. На лице появилась строгость, собранность, и из прос¬тушки и хохотушки она на глазах превратилась в настоящего учителя.
– А можно почитать Соловьева? – попросил Ястребов. – А то в потолок надоело смотреть. Я уже всех мух пересчитал.
– Хоть все десять томов, – рассмеялась Валентина и пообе-ща¬ла принести в следующий раз несколько книг по истории.
Расставшись оба почувствовали удовольствие от встречи. Ястребов радовался, что у него появилась названая сестра, а Ва-лен¬тина хоть и поняла, что в конце Ястребов ей устроил экзамен по истории, но в целом была довольна, что спасла хорошего мужика и, кажется, порядочного человека.

(Продолжение следует)


Copyright MyCorp © 2024