Форма входа

Поиск

Статистика


Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0




Пятница, 29.03.2024, 09:43
Приветствую Вас Гость | RSS
Литературный журнал "РЕНЕССАНС"
Главная | Регистрация | Вход
Культура-2012


№1, 2012

Евгения Босенко

ИМПРЕССИОНИЗМ И ФИЛОСОФИЯ ЧЕЛОВЕКА


Несколько лет назад в одной со вкусом обставленной квартире гостям была продемонстрирована привезенная из турне по Европе новая картина (естественно репродукция). При первом взгляде многим показалось, что на ней изображена пара влюбленных, зрительно превращающаяся в многоэтажные дома. Со второго взгляда стало ясно: то, что казалось домом с синими окнами – одежда человека. Но образ «человек-дом» остался в памяти. Впечатление о интерьерности человека усиливалось явным старанием хозяйки подобрать кар-тину в тон гардин дивана, ковра. Даже люстра, как и все вещи, была в золотисто-синей гаме. Последние годы эта картина стала очень популярной в Киеве и часто украшает обложки книг, витрин, даже чашечек. Теперь ее знают и узнают многие. Эта картина австрийского художника начала XX столетия Г. Климта «Поцелуй». Все же оста-лось первое впечатление: человек при вещи. Персонажи заложники интерьера, улицы, города, всего вещного мира.
Как и весь рукотворный мир, город – открытая книга человеческих сущностных сил. Потому как и вся культура – чувственно-сверхчувственный, материальный и идеальный. Идеальный – скрытый социальный смысл. Он опредмечивается одним поколением и распредмечиваетсся другим. У С.Я. Маршака есть философское стихотворение о Ленинграде, которое начинается со слов: «Все то, чего коснется человек, приобретает нечто человечье». Там есть и такая фраза: «А Летний сад – «Онегина» глава». Летний сад – физическая реальность, истоптанная туристами и местными жителями. А вот увидеть в нем пушкинский образ способен не каждый, только опре-деленной культуры человек, с развитым воображением, понимающий поэзию и историю, способный уловить диалектику чувственного и сверхчувственного.
На экскурсии в Риге киевляне обратили внимание, что Домский собор намного   ниже  современной  улицы,   как  бы  врыт  в  землю.   Возвышается культурный слой – объяснил гид. Слой вполне чувственноматериальный – из мусора веков, которые отделяют строительство собора от современных построек. Но гораздо значимей «сверхчувственный», идеальный слой, который воспринимается только человеком с широким кругозором. Многие живут в старинном городе, не распредмечивая его культурного слоя. На этот тревожный факт обращает внимание современная западная философия. Такую установку горожанина Альберт Камю называет «машинальной жизнью».
.................................................................................................................................................................................................................................................................................................................
.................................................................................................................................................................................................................................................................................................................
Мане считается основоположником импрессионизма. Это он впервые начал экспериментировать с рисунком, используя размытость контуров. Одна из первых картин, в которых были нарушены традиции классического рисунка «Скачки» вызвала возмущение, была принята в штыки. Хотя нашему современнику кажется вполне традиционной. Нечеткость контуров оправдана движением. Всадники изображены с точки зрения зрителей. Одновременно зрители изображены с точки зрения всадников. Мы привыкли к размытости очертаний, это наш обыденный ракурс взгляда на городскую толпу из транспорта или на транспорт из толпы. Вечно опаздывающий городской житель живет в ритме скачек. Глаз, не успевая за сменой уличных событий, фиксирует быстро меняющиеся сюжеты как постоянную смазанность контуров. Хотя это было еще время экипажей, художники предвидели взгляд из автомобиля в сотни лошадиных сил. Мчащийся по городу водитель воспринимает людей боковым зрени-ем. Образы тем более мимолетны, чем скорость   больше.   Реклама   на   бигбордах,   наоборот,   находится   в   центре внимания, прямо перед ним. Рекламируемые вещи более реальные, видимы чем человек.
Понятие «встреча», распространенное в коммуникативной философии (О. Больнов, М. М. Бубер), также взято из городского опыта. Город формирует разнообразное, но поверхностное общение. Мимолетность становится концепцией городской жизни. Мы привыкаем и настраиваемся на то, что вслед за встречей наступает разлука. Не переноситься ли эта мимолетность на семейную жизнь?   Нет ли в моде на разводы «городского знака»?
И художников, и философов тревожит разобщенность, атомарность городской жизни. Они ищут выход в альтернативных типах коммуникации. Но причины отчужденности остаются за пределами их видения.

№2, 2012

Жан-Филипп Жаккар

НАУЧНЫЕ КОНЦЕПЦИИ ХХ ВЕКА И РУССКОЕ АВАНГАРДНОЕ ИСКУССТВО
ОТ ФИЗИОЛОГИИ К МЕТАФИЗИКЕ: ВИДЕТЬ И ВЕДАТЬ

«Расширенное смотрение», «вне-сетчаточное зрение», ясновидение 


Но закрою глаза
И увижу...

(Елена Шварц, «Созерцание иконы»)

Как подразумевает сама тема конференции, одним из инвариантов русского авангарда является попытка использования наино-вей¬ших научных теорий в сфере художественных поисков, чаще всего с помощью подходящей «философии», котораябы оправдывала их связь. Для утопической мысли характерны поиски достижения целостного знания мира, для чегонеобходимо было создать такую целостную систему, которая бы охватывала новейшие научные и философские открытия.Один из самых ярких примеров тому – та роль, которую сыграли неевклидова геометрия и теория относительности всоздании нового представления о мире, Это потрясение в понимании времени и пространства дало, как мы уже показалиранее, важный философский и художественный импульс: текучесть бесконечности в мгновении, этого пространства-времени, который станет четвертым измерением в искусстве – навязчивая философская идея эпохи, свя¬занная, очевидно, с Лобачевским, Эйнштейном, Минковским, Риманом и другими, но в то же время с мыслью Бергсона  и  даже  Гераклита Эфесского.  Имена великих  ученых часто упоминаются в эпоху авангарда, и неважно, были ли их теории действительнопоняты: нас ин¬тересует скорее использование этих идей в создании художественных и познавательных систем.
В данном контексте мы хотели бы вернуться к проблеме ви-дения в понимании Михаила Матюшина, чья роль в двадцатых годах дол¬гое время была недооценена: введенное художником понятие «расширенного смотрения» трудно понять, нессылаясь на совре-менные ему исследования физиологии зрения. Кроме того, особенно интересным  кажется  факт, подтверждающий, что речь идет именнооб одном из инвариантов эпохи авангарда: подобные идеи встреча-ются также во Франции в ту же эпоху, в форме опытов«внесетчаточного зрения», которые проводит Жюль Ромен, и которыми интересуются поэты и философы, которые вскоресоздадут журнал «Le Grand Jeu», и, среди них, Рене Домаль.
Расширенное смотрение
Одной из причин интереса к проблеме зрения при изучении данной эпохи является тот факт, что впервые в системах художественной репрезентации под вопрос была поставлена целостность предмета, что и привело к его исчезновению. Это касается живописи также, как и поэзии, и можно установить параллель между, с одной стороны, серией импрессионизм сезаннизм  кубизм абстракция (беспредметность) и, с другой стороны, развитием по-эзии в тот же период: Алексей Крученых, междупрочим, поставил знак равенства между заумью и супрематизмом сразу после появления последнего . Все это хорошоизвестно.
В своей статье «Опыт художника новой меры» (1921—1926) , Матюшин излагает эволюцию искусства как историю постепенного рас¬ширения поля зрения. Он видит в Сезанне, которого он сравнивает с Лобачевским и Риманом,решительный поворот, выводящий искусство на путь целостного восприятия мира, что не смогли сделать, по его мнению,импрессионисты: хотя им удалось «распластать глаз», но «им не удалось так раскрыть глаз, чтобы одновременнозахватить всю земную ширь. Они видели блестящую поверхность, а не самое тело». Это лучше удалось Сезанну, которыйпервым «прорезал брешь» и «учился смотреть все шире и глубже». В своей работе Матюшин по¬стоянно стремился расширять поле зрения, вначале в его мастерской «пространственного реализма» Академии художеств (1920), а потом в Институтехудожественной культуры (ГИНХУК, 1923-1926), где он заведовал секцией «органической культуры», и наконец в Коллективе расширенного наблюдения (КОРН, 1930). Для расширения видения Матюшин предлагает упражнения, похожие на настоящую гимнасти¬ку глаза, целью которой является «учиться смотреть из центра, захва¬тывая все более широкий угол зрения, смотреть не точкой, а вбирать в себя изображения, получаемые на всей сетчатке», и, следовательно, видеть все одновременно, то есть даже «все, что за спиною», с помощью всех возможных каналов вос-приятия, другими словами,«не за¬поминать, а учиться видеть затылком, теменем, висками и даже сле¬дами ног, так же, как и йоги у индусовучат дышать не одними легкими, а всеми частями тела».
………………………………………………………………………..................................................................................................................................................................................................................................................................
……………………………………………………………………..........................................................................................................................................................................................................….......................................................
Идея разделения «Я» и мира была полностью и окончатель-но вы¬ражена еще Рембо в знаменитом высказывании: «ибо я – это некто другой» (или «меня мыслят»). После него, целое поколение попыталось «стать ясновидцем», то есть увидеть и узнать себя в Едином... Однако из этого ничего не вышло, и все заканчивается двумя фразами, написанными одновременно в конце двадцатых годов по две сто¬роны Европы двумя писателями, которые ничего не знают осуществовании друг друга: «Я не есть мир» (Домаль) и «Я мир. А мир не я» (Хармс).Из всего этого видно, что интерес к науке в эпоху авангарда не особенно научен: наука является скорее одним извозможных орудий в построении всеобъемлющей системы познания мира наравне с другими орудиями из других областей.

№ 4, 2012

Андрей Вознесенский

 Памяти Поэта!

 ТРИ БАБОЧККИ И НЕБЕСНЫЙ МУРАВЕЙ

 В детстве я часто шарил по дедушкиной библиотеке. Золоченые тома «Истории человечества» Гумбольдта или Брэм привлекали меня тончайшей папиросной бумажкой, проложенной над цветными иллюстрациями. Она требовалась для каких-то детских надобностей – кажется, на расческе дудеть.

Однажды я снял с полки затиснутый толстенный том Англо-русского словаря в красной обложке. Из него посыпался засушенный кем-то меж страниц домашний осенний гербарий.

Резные осиновые кружочки лесов прошлого столетия, золотые березовые сердечки, будто абрисы православных куполов, кленовые алые гусиные лапы – планировали на пол из словаря. А листая словарь, меж страниц на букву «кью» я обнаружил заложенные засушенные там крылышки бархатного персидского махаона. Какой начинающий жестокий Набоков засушил их там? Или сама бабочка, заснув, была некогда захлопнута в книге рассеянной дачной курсисткой?

Золотая, бирюзовая и черная пыльца впрессовалась в две словарные страницы. Шеренги слов, возглавляемых королевской «Кью», оделись в золотые блестки, будто собирались

играть на сцене «Генриха IV» или «Венецианского Мавра». Их окружали силуэты отпечатавшихся крыльев. На самих же крылышках, сквозь которые уже просвечивали осыпавшиеся

остовы, на золотых их пятнах, впечатались со страниц буквы латинского и российского алфавитов, увенчанные ятями. Бабочка краткой человеческой культуры осыпалась кры-

лышками в бездне немого мирозданья. Как стремительно исчезают виды природы! Не стреляйте белых лебедей! Снимайте обувь, заходя в музеи! Не сливайте мазут в море! – уже все дно Черного моря промазучено...

Поэты гибнут не только от свинца в груди, это лишь более искренний способ их уничтожения. Может, ныне они исчезают как вид? Я не поклонник философии «Нью Эйдж», но я специально принял приглашение на фестиваль в Осло под девизом «Шаманизм и НТР», чтобы побеседовать с их лидером Ирвингом Вильямом Томпсоном. Они правы во многом – происходит рождение коллективного разума, компьютеризация сознания, исчезновение книги и индивидуальности, как атавизма аристократии.

Намечается гибель культуры в прежнем классическом ее понимании. Люди с крепкими нервами, «философы новой эры», предполагают исчезновение человечества, как биологического вида, утешаясь тем, что останется все же жизнь на Земле в виде простейших растений и микроорганизмов. У микробов, вероятно, тоже есть сознание, а стало быть, и своя культура...

Исчезновение культуры предвкушает гибель ее носителя. Я согласен с ними во многом, кроме одного – я храню крупицу активной надежды и веры в «прорабов духа». Хотя есть

от чего впасть в отчаянье. В Балтийском море осталось всего тысяча тюленей. Красная книга Культуры отличается от подобной – Белой – книги Природы, тем, что ее надо вечно кому-то писать. Культура – не лось и не лес, ее не спасти в заповедниках. Наоборот, культура умирает, как жемчуг, без общения с живым телом. Мы знаем, что архивные рукописи сохнут, книги гибнут в хранилищах, если их не листают любящие руки. Картины чахнут, если держать их в подземельях запасников без людского взора.

В Ленинграде размещенный на первом этаже дворца институт электромеханики так сотрясает вибрацией кирпичные стены, что стены рушатся, а находящееся над ним на втором

этаже Хранилище Восточных рукописей, вторая по значению коллекция после Британского музея, портится. Представьте, как гибнут, осыпая пыльцу, драгоценные персидские миниатюры.

Три случайных Бабочки культуры не идут из моего ума. Кирпичная Сухарева бабочка на три столетия замерла на московском снегу. Барочно-красная с белыми пятнами, она была преступно погублена, исчезла и осталась лишь своими отпечатками на архивных страницах. А развернутый, соперничавший с ней раскручивающийся кокон Татлина, из которого выпорхнула бабочка будущего? Синий махаон Шагала бьется в мое переделкинское стекло. Перелетные бабочки культуры возвращаются к нам, долетают из небытия, сквозь столетия и иные измерения. Осенний воздух собрался в сборки от движения крыл. Да полноте, бабочка ли это? Прозрачные крылышки табачного оттенка — может, это летающий муравей?


Ирина Панченко

АННЕ АХМАТОВОЙ

...На ахматовской полке стоят репринтные переиздания ранних сборников Ахматовой «Вечер» и «Чётки», исследования творчества и жизни Анны Андреевны, написанные Виноградовым, Виленкиным, Шиловым, Лидией Чуковской и др. Среди экспонатов обращает на себя внимание, как раритет, небольшая книжечка: Анна Ахматова.

Избранное. Стихи (М.: Сов. писатель, 1943. – Отпечатано в г.Ташкенте, типография №2) – дар литературного критика Элеоноры Красковской. Недавно прибавилась книга: Анна Ахматова. Синий вечер. Стихотворения. Поэмы. ( Составитель Алла Марченко). Это не очередной сборник стихов Ахматовой, «это своего рода автобиографический роман, где фрагменты мемуарной прозы, комментируя стихи, заполняют пробелы между ними», – сообщает аннотация к книге. К аналогичному ряду книг можно отнести сборник «Анна Ахматова в записях Дувакина» ( М.: Наталис, 1999). Это собрание устных, в основном ранее не публиковавшихся воспоминаний, созданное на основе магнитофонных записей бесед известного литературоведа В.Д. Дувакина и его учеников с людьми, знавшими Ахматову в разные годы её жизни. И, наконец, изящная по стилю и слогу книга (два издания) петербургского поэта, ставшего москвичом, Анатолия Наймана «Рассказы о Анне Ахматовой». Это записи высказываний, суждений, воспоминаний Ахматовой, сделанных Найманом в годы его дружбы с Ахматовой, их совместной работы над поэтическими переводами.

Напомним, первая журнальная публикация этой книги состоялась в «Новом мире» в 1989 году (к сожалению, Юлию пришлось оставить в России огромную, многолетнюю, тщательно хранимую подборку этого журнала ). Если верить мемуаристам, Анна Андреевна как истинная женщина любила рассказывать о своих дружбах, показывать фотографии мужей, поклонников. Их перечень впечатляет: поэт Николай Гумилёв, искусствовед Николай Пунин, поэт и критик Николай Недоброво, композитор Артур Лурье, ассириолог и поэт Вольдемар Шилейко...

……………………………………………………………………………………...........................................................................................................................................................................................................................................................................................................

……………………………………………………………………………………….......................................................................................................................................................................................................................................................................................................

Страсть коллекционера заставила Зыслина идти все дальше вглубь времени: на полках – Тютчев, Фет, Баратынский, Вяземский, Лермонтов, Пушкин, Батюшков... С другой стороны, приближаться от «серебряного века» к нашей современности, собирая книги Заболоцкого, Тарковского, Чичибабина, Левитанского, Самойлова, Слуцкого, Высоцкого, Окуджаву, Бродского, Рубцова, русских поэтов Америки, приобретая энциклопедии, словари и монументальные антологии. Действительно, без преувеличения можно сказать, что у Юлия возник, всё расширяясь, домашний Музей уже не пяти поэтов, а русской поэзии в целом!



Copyright MyCorp © 2024