Форма входа

Поиск

Статистика


Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0




Вторник, 19.03.2024, 08:20
Приветствую Вас Гость | RSS
Литературный журнал "РЕНЕССАНС"
Главная | Регистрация | Вход
Дневники Мура-окончание


№1-2011

Знал ли Мур, что об этом долгие годы мечтала его мать, что письма Марины Цветаевой переполнены горькими жалобами на неосуществимость этой, по его выражению, «труднодостигаемой» мечты?... О Боже, сколько надо прочесть и перечесть, перевести, исследовать, подвергнуть критике, пересмотреть и низвергнуть, восстановить! И как всё это трудно осуществимо! В сущности, оттого я и стремлюсь в Москву, что там много книг, мне необходимых. Теперь я уже не могу откладывать: надо собирать материал, познавать максимум и не останавливаться в самоуспокоении. Никакого "благородного пыла” во мне нет; есть только сознание того, что если я как-либо смогу крепко утвердиться на земле, то это будет именно в области литературы, перевода, критики. Начну с перевода, как с самого нейтрального и непреходящего; а остальное подождет до поры до времячка.

12 июля 43 г.

Дорогая Лиля!
Давно Вам не писал, всё было некогда: возня с военкоматом, возня со школой. Получил отсрочку до 1-го сентября. Аттестат за 10 классов мне не дали, ввиду того, что я сдал только 3 экзамена. Остальные же я не сдавал потому, что меня каждый день – в течение месяца – собирались отправить (по военной линии), вызывали и т. д. и было не до школы. Но отсутствие аттестата не помешает мне поступить в ВУЗ. Надеюсь, в Москве, Толстые подсобят в этом плане. Вот что чрезвычайно тревожно, так это мое положение с отъездом; пропуск у меня до 15 августа, а ехать я не могу, т. к. невозможно достать билет. Думал ехать с драматургами; отказали: "для своих мест не хватает, не то что...”

Дневник Мура обрывается на последнем месяце его ташкентской жизни. Следующие дневники (скорее всего они были, он не мог жить без этого) не сохранились. (Возможно, он взял московский дневник с собой на фронт и продолжал там…). В Москву Мур приехал, видимо, в октябре 1943 года (судя по данной из Ташкента тёте (Лиле Эфрон) телеграмме. В конце ноября 1943 года зачислен по рекомендации Алексея Толстого на первый курс Литературного института. Проучился не более 3-х месяцев, брони институт не давал, и
1 марта 1944 года Мур был мобилизован. И вот – последняя «серия» (так выразился он сам в одном из последних писем родным) его писем, последний доносящийся до нас
голос Мура…
……………………………………………………………………………………………………………………..........................................................................................................................
.......................................................................................................................................................................................................................................................................................................... 
<Начало марта 1944>

[Написано в начале пребывания Г. Эфрона в 84 запасном полку в подмосковном Алабине, где в ускоренном порядке проходилась военная подготовка и формировались маршевые роты для отправки на фронт.]

Милая Лиля!
Огромное спасибо за то, что, несмотря на трудности, Вы всетаки мне уже два раза помогли. Ведь пока я здесь – самое важное – это, чтобы ко мне приезжали. Пишу кратко, потому что спешу на обед, боюсь пропустить (…) 99 % "товарищей” по армии – выпущенные уголовники. Мат, воровство страшное, люди абсолютно опустились, голодают все, всё ношу с собой, иначе – украдут. Есть 2 – 3 симпатичных человека, но не они "делают погоду”. Разговоры только о еде, тюрьмах и лагерях, о людях, роющихся в помойках за объедками; дикая спекуляция всем. Я 2 недели болею только потому, что заставляют ходить на работы несмотря на освобождение, заставляют, например, обувать ботинок на больную ногу и рыть – бессмысленно! – 10 м снега. Ругают – "интеллигент”. Дураков и злодеев очень много; Вы бы содрогнулись, если бы слышали, как меня обзывают. "На дне”… И здесь я – иностранец, но в Москве ко мне благожелательно относились, а здесь – я какое-то чужеродное тело. Чучело гороховое. Я не жалуюсь; это глупо и бесполезно. Я уверен в том, что в дальнейшем я вновь буду на своем месте, буду писать и жить достойно, что мне не удавалось до сих пор. У меня такое ощущение, что я всё время в грязи. Конечно, твержу Маллармэ, причем боюсь, что он пропадет. Дневник запрещено вести. Митька не в худшем, чем я, положении. [Д. В. Сеземан в 1942 г. был арестован и осужден, но вскоре в связи с резким обострением туберкулеза ему удалось освободиться.] Наша судьба аналогична (...)
Целую крепко. Ваш Мур.

30/VI-44 г.

Дорогие Лиля и Зина!
28-го получил Вашу открытку от 22-го/VI, и обрадовался ей чрезвычайно, т. к. на фронте получал всего-навсего одну открытку – от Вас же, а без писем здесь чувствуешь себя совсем оторванным от своих. Поэтому – пишите! Письма очень помогают и радуешься им несказанно, как празднику. Впрочем – вижу, что повторяюсь, – а это никогда не рекомендуется (…) В последнее время мы совершаем большие марши, следуя по пятам отступающего врага. Живем, т. е. отдыхаем и находимся, в лесах. Походная кухня, рытьё окопов (чтобы уберечься от артогня), и всё такое прочее. Бой был пока один (позавчера); постепенно вхожу в боевые будни: кстати, мертвых я видел в первый раз в жизни: до
сих пор я отказывался смотреть на покойников, включая и М. И. (Эти слова дали некоторым исследователям повод утвер- ждать, что Мур не был на похоронах матери. Его дневник полностью опровергает это недостоверное – и в психологическом смысле тоже!..- утверждение: он пишет о трудных хлопотах – и о том, как добивался в милиции, чтобы ему отдали подлинники последних записок Марины Ивановны, и о том, как долго ждали подводу…
«Отказывался смотреть» – сказано в буквальном, до жути конкретном смысле – не взглянул, хотел помнить живой.) А теперь столкнулся со смертью вплотную. Она страшна и
безобразна; опасность – повсюду, но каждый надеется, что его не убьёт. Хожу уже с немецкими трофеями: большой нож-штык и кружка, ложка. Идем на запад, и предстоят тяжелые бои, т. к. немцы очень зловредны, хитры и упорны. Но я полагаю, что смерть меня минует, а что ранят, так это очень возможно. Асе писал, Але – тоже; напишите, что с Митькой, как он и где (Ириша скажет, тел. В 1-56-41). Раечке напишу обязательно, и очень обрадовался тому, что она заходила к Вам. Как она Вам понравилась?
До свидания. Пишите! Обнимаю. Привет Мур.

4/VII-44 г.

Написано на воинской открытке с изображением бойца с винтовкой и девизами: "Бью врага без промаха”, "Смерть немецким захватчикам!”.]

Дорогие Лиля и Зина!
Довольно давно Вам не писал; это объясняется тем, что в последнее время мы только и делаем, что движемся, движемся, движемся, почти безостановочно идем на запад: за два дня мы прошли свыше 130 км (пешком)! И на привалах лишь спишь, чтобы смочь идти дальше. Теперь вот уже некоторое время, как я веду жизнь простого солдата, разделяя все ее тяготы и трудности. История повторяется: и Ж. Ромэн, и Дюамель и Селин тоже были простыми солдатами, и это меня подбодряет! Мы теперь идем по территории, нахо-
дящейся за пределами нашей старой границы; немцы поспешно отступают, бомбят наступающие части, но безуспешно; т. к. движение вперед продолжается. Население относится радушно; народ симпатичный, вежливый; разорение их не особенно коснулось, т. к. немцев здесь было довольно мало, а крестьяне – народ хитрый и многое
припрятали, а скот держали в лесах. Итак, пока мы не догнали бегущих немцев; всё же надо предполагать, что они где-нибудь да сосредоточатся, и тогда разгорятся бои. Пейзаж здесь замечательный, и воздух совсем иной, но всего этого не замечаешь из-за быстроты марша и тяжести поклажи. Жалко, что я не был в Москве на юбилеях Римского-Корсакова и Чехова!
Пишите! Привет. Преданный Вам Мур.

Это последние дошедшие до родных слова Мура. Видимо, он был смертельно ранен в том бою в середине июля, долго считался «пропавшим без вести». «Похоронка» так и не пришла… Какая эпитафия может быть здесь достойной? Мур отдал жизнь за страну, в которую ехал с романтическими надеждами и которая так безжалостно, так страшно разбила их, за страну, где «в мирное время» была погублена его семья. Он сам сказал об этом на трагической высоте. Он так надеялся вернуться в свой любимый мир, где он сможет читать, писать, думать, написать книгу о Малларме, большое исследование о французских поэтах, знакомить Россию с французской культурой, переводить. Дневник
его и письма показывают, что всё это он смог бы. Он хотел вместе с сестрой написать книгу о матери. Он так верил, что всё это сбудется! «Иначе всё бессмысленно», – писал он. И – не сбылось. Не сбылось ничего. (Из всей семьи осталась одна Аля. Она ещё вернётся, ещё скажет своё слово, продолжит историю семьи…). Любые слова тут кажутся кощунственными…
А «эпитафию» своему сыну много лет назад написала – сама ещё не зная этого (и так и не узнала – хоть в этом Судьба её помиловала) сама Марина Цветаева:

…И если в сердечной пустыне,
Пустынной до края очей,
Чего-нибудь жалко – так сына,
Волчонка, ещё поволчей.

ЗАКОНЧИЛСЯ ДНЕВНИК
Публикация Л. Кертман.

Copyright MyCorp © 2024